Они никогда не были знакомы, два раза Цветаева видела его, но подойти и познакомиться не решилась.

Кто такой Блок для Цветаевой? «Марина объясняет мне, что Александр Блок — такой же великий поэт, как Пушкин» (Эфрон А. С. Страницы былого//Цветаева М. И. Избранное. М., 1990. С. 316). Блоку она посвятила цикл «Стихи к Блоку». К сожалению, ее доклад «Моя встреча с Блоком», прочитанный на литературном вечере в Париже 2 февраля 1935 года, не уцелел. Напечатан он не был, и, по утверждению А. Саакянц, нет никаких следов в сохранившихся тетрадях Цветаевой.

Блок — сильнейшее поэтическое переживание Цветаевой. Она впитала в себя многое из блоковской лирики. Описание низких серых изб, ощущения необъятности пространства, с уходящими вдаль дорогами, лебедей, роняющих перья — все говорит о внимательном знакомстве с творчеством поэта.

К 15 апреля 1916 года относится первое стихотворение Цветаевой о Блоке. Возможно, что это обращение было откликом на пребывание поэта (29 марта — 6 апреля) в Москве по делам постановки в Художественном театре драмы «Роза и крест», а, вероятнее всего, на выход в «Мусагете» его книг «Театр» и первого тома «Стихотворений».

С 1 по 18 мая было написано еще семь стихотворений к Блоку. Затем — перерыв в четыре года. И возвращение к циклу: в 1920 и в 1921 годах появились восемь последних стихотворений.

Образ Блока в цикле Цветаевой не статичен, он пластично разворачивается, обрастая новыми штрихами и ассоциациями. Ее представления о Блоке — поэте и человеке складываются постепенно.

В стихотворении «Нежный призрак...» (2) блоковский облик двойственен: с одной стороны, нежный призрак, рыцарь без укоризны, напоминающий лирического героя «Стихов о Прекрасной Даме»; с другой,— ворог, могущий погубить, сглазить. Герой появляется не-задолго до прихода ночи, в холодном городе, в сопровождении снежной стихии.

Во мгле — сизой (...)
То не ветер
Гонит меня по городу.
Ох, уж третий,
Вечер я чую ворога.(...)
Перья реют
И медленно никнут в снег.

Ср. у Блока (авторская ремарка ко Второму видению драмы «Незнакомка»):

«Тот же вечер. Конец улицы на краю города.(...) В воздухе порхает и звездится снег».

Неожиданно в воображении автора возникает образ лебедя, который выступает как символ певческого дара. Это связано с представлением о способности души странствовать по небу лебедем, олицетворяющим возрождение, чистоту, гордое одиночество, мудрость, поэзию, мужество и смерть.

9 мая 1916 года в стихотворении «Думали — человек!» (6) появляется тема смерти. Цветаева словно предугадывает судьбу Блока — неизбежность гибели Поэта:

Думали — человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.

Смерть у Цветаевой есть бытие духа в вечности. И смерть оборачивается воскрешением («Он воскрес, как сказал» — Матф., 28,6):

— Мертвый лежит певец
И воскресение празднует.

Имя Блока упоминается лишь в стихотворении «Как слабый луч сквозь черный морок адов...» (9). Это связано, наверное, с тем, что стихотворение написано после блоковского вечера 9 мая 1920 года. Некоторые строки соотносятся с реальными событиями (Так голос твой под рокот рвущихся снарядов) — в Москве в этот день взорвалось несколько артиллерийских складов; Как станешь солнце звать — речь идет о «Голосе из хора», прочитанном Блоком на этом вечере. Зал, в котором выступал поэт, сравнивается с площадью широкой. Присутствуют и блоковские реминисценции: синий плащ (из знаменитого «О доблестях, о подвигах, о славе ...»), станешь солнце звать (ср. в «Голосе из хора»: Ты будешь солнце на небо звать).

После его смерти трагическая нота зазвучала в полный голос. Снеговая риза сменилась рваной, крылья оказались в крови, появился терновый венец. Цветаева не может и не хочет примириться с гибелью Поэта.

В стихотворении «А над равниной...» (12) вновь является лебедь (крик лебединый). Эта строка вызвана легендой об умирающем лебеде, который в минуту смерти взмывает навстречу солнцу, издает последний крик («лебединая песня») и, мертвый, низвергается в воду.

И вновь — мотив гибели, на сей раз не явно («Не проломанное ребро...»—13). Цепок, цепок венец из терний!/Что усопшему — трепет черни — эти строки вызывают в памяти лермонтовские: «И прежний сняв венок — они венец терновый,/Увитый лаврами, надели на него...», то есть намечается параллель Блок — Пушкин.

«Не хочу его в гробу, хочу в зорях»,— напишет Цветаева Ахматовой в августе 1921 года (Цветаева М. И. Об искусстве. М., 1991. С. 378). Это чувство она выразила в стихотворении «Без зова, без слова...» (14):

А может быть, снова
Пришел,— в колыбели лежишь?

В стихотворении «Как сонный, как пьяный...» (15) смерть Блока сравнивается с гибелью Орфея:

Не эта ль,
Серебряным звоном полна,
Вдоль сонного Гебра
Плыла голова?

Отождествление Блока с Орфеем не случайно, его музыка завораживала людей, зверей, природу, так и, по мнению Цветаевой, действует блоковская поэзия.

Итак, в цикле выстраивается параллель великих Певцов: Орфей — Пушкин — Блок. Эта же параллель создана Цветаевой в письме к Р.-М. Рильке пять лет спустя, в 1926 году: «Пушкин, Блок и — чтобы назвать всех разом — Орфей — никогда не может умереть, поскольку он умирает именно теперь (вечно!)» (Цветаева М. И. Об искусстве. С. 397).

Одно из стихотворений цикла («Ты проходишь на запад солнца ...»

3) опирается на молитву «Свете тихий»: «Свете тихий святыя славы, Бессмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе. Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, и Сына и Святаго Духа, Бога. Достоин еси во все времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй: тем же мир Тя славит» (Молитвослов. М., 1992. С. 106).

Поэт использует евангельское выражение «Пришедше на запад солнца ...» (то есть дождавшись вечера), несколько его перефразируя (Ты проходишь на запад солнца), заменив причастие глаголом. Без изменений заимствованы словосочетания Свете тихий и Святыя славы. В цветаевском тексте эти заимствования графически не выделены, возможно, чтобы приблизить все стихотворение к молитве.

Отметим, что молитва читается от 1-го л. мн. ч. и противопоставлены мы — ты (то есть Бог). У Цветаевой — я — ты (то есть Блок). Такое различие можно объяснить тем, что Бог как высший разум существует для всех, а Блок-Бог присутствует только в восприятии Цветаевой.

Марина Цветаева создает образ Бога — Сына, Христа (В руку, бледную от лобзаний,/Не вобью своего гвоздя). Она ничего не просит, ей ничего не нужно, только бы поклониться и поцеловать снег, который замел Христов след. Христос для поэта не всемогущий маг, а Свете тихий — святыя славы — /Вседержитель моей души. Так, творя образ Блока-божества, Цветаева не забывает о Блоке-поэте. Ее герой проходит по заснеженным улицам мимо окон героини. Отметим, что окно в цветаевской поэзии несет большую семантическую нагрузку: «...душу мою я никогда не ощущала внутри себя, всегда — вне себя, за окнами. Я — дома, а она за окном» (Цветаева М. И. Неизданные письма. Париж, 1972. С. 124). Поэт мечтает о встрече душ, об их единении, но душа Блока проходит мимо, даже не заметив души другой, ищущей с ней встречи.

Обращение Цветаевой к молитве «Свете тихий» вызывает ассоциации с высоким творением русского композитора Сергея Васильевича Рахманинова — «Всенощное бдение», в котором также используется эта молитва, и композитор отходит от традиционного распева, создавая свой собственный.

Первая часть цветаевского цикла и «Всенощное бдение» написаны в годы первой мировой войны. Некоторое сходство можно отметить и по объему: у Цветаевой— 16 стихотворений, у Рахманинова — 15 частей. Любопытно, что двухчастное строение «Стихов к Блоку» напоминает композицию рахманиновского произведения, которое образуется двумя малыми циклами — вечерни и утрени.

Песнопения вечерни, в основном, лирического характера. В большинстве своем это небольшие, камерные по звучанию песни, в которых ясно ощущается связь с фольклором. Вечерне соответствует первая часть цветаевского цикла, более лирическая и песенная.

Эта часть «Стихов к Блоку» и первая часть рахманиновского «Всенощного...» заканчиваются приподнято и торжественно. Ср. у Цветаевой: «Предстало нам — всей площади широкой!—/Святое сердце Александра Блока!»; у Рахманинова: «Богородице Дево радуйся, радуйся, яко Спаса родила еси душ наших».

Утрене же подобна вторая часть цветаевского цикла. Финальное стихотворение «Так господи! И мой обол...» (16) близко по звучанию частям 13 и 14 «Всенощного бдения». Ср. у Цветаевой:

Днепром разламывая лед,
Гробовым не смущаясь тесом,
Русь — Пасхою к тебе плывет,
Разливом тысячеголосым.

У Рахманинова: «Днесь спасение миру бысть, поем Воскресшему из гроба и Начальнику жизни нашея: разрушив бо смертию смерть, победу даде нам и велию милость».

Можно предположить, что «Всенощное бдение» Рахманинова, впервые исполненное в Москве в 1915 году, произвело на Цветаеву неизгладимое впечатление и повлияло на формирование замысла ее «поминальной молитвы».

Скорее всего, Цветаева сознательно ориентировалась на молитвы и церковные песнопения. Блок для нее — олицетворение поэзии, а «поэзия, по В. А. Жуковскому, есть Богов святых местах земли». «Стихи к Богу есть молитва»,— писала Марина Цветаева в статье «Искусство при свете совести».

Н.В.Озёрнова,
журнал «Русская речь», №5,
сентябрь-октябрь, 1992 (Алма-Ата).