К 100-летию Нафи Джусойты

...Что понуждает меня говорить гордо эти высокие слова – «Моя Россия»!

…Думаю, простые и естественные чувства человеческой благодарности. Благодарность за добро, которым меня по-матерински щедро одарила Россия. Этот дар, по моему разумению, несказанно богат. На нем тавро святой доброты и редчайшего качества – «красою вечною сиять». И сердце мое и сознание неразлучны с чувством благодарности за русский язык и русские песни, к нежной тоске и безудержной удали коих я прилепился всей душой еще в отрочестве и юношеские годы. За Пушкина и Лермонтова, Толстого и Чехова, Горького и Шолохова, Цветаеву и Пастернака, Есенина и Твардовского. И еще за безвозмездное учение в единственной, пожалуй, по доброжелательству и отчему благоволению школе русской филологической науки. За сердечный приют, коим неоднократно бывал согрет участливой по естеству своему душой простых русских людей. И этот приют давался без всякой просьбы, Бог весть по какому чувству человеческого родства и доброжелания, и за многое другое, невыразимо дорогое и памятное мне до смертного часа.

Все это я говорю к тому, чтобы мои простые слова о России, именно о моей России, были услышаны в том эмоциональном, смысловом и стилистическом ключе, в котором они звучат и бодрствуют в моем сердце, уже состарившемся за долгие годы пребывания на этой земле.
 

* * *
Впервые о России, о русских людях-солдатах, о русских словах и песнях я услышал от отца. Это было давно (в самом начале 30-х годов прошлого века), но рассказы отца о «Германской войне», как тогда называли в Осетии Первую мировую войну, незабываемы. Отец был призван в 1913 году. Служил на Западной Украине, в Карпатах. Знал горсточку украинских слов и песен, и столицу края звал на украинский лад – Кыйив. Участвовал в войне с самого начала.

Пришлось ему идти и в знаменитый Брусиловский прорыв. В составе армии генерала Брусилова за отвагу в дни отступления получил второго солдатского Георгия. Получив весною 1918 года двухмесячный отпуск, он привез с собой австрийский наган и сотню патронов к нему. Русские патроны были калибром чуть меньше, и нельзя было их вставлять в патронник.

О войне отец всегда говорил как о большой народной беде, как о страшном и бессмысленном кровопролитии. Никакого важного смысла не видит в ней и осетинская народная песня, которая, по-видимому, была сложена самими солдатами-фронтовиками в долгие годы войны. В ней опытные солдаты зовут солдат-новобранцев:

Пойдемте, пойдем в поход
На Германскую войну, 
Отомстить за кровь 
Наших убитых братьев!..

Словом, пролитая кровь зовет к мести, к новому кровопролитию.

И в таком разе она – война, превращается во вселенскую беду, не знающую своей причины и не имеющую завершения... Такова по логике песни горькая судьба солдатская...

Эту осетинскую песню я слышал от подвыпивших мужиков-односельчан. От отца же я узнал русскую солдатскую. Песню, которую в косовицу он пел иногда, пока оттачивал косу оселком. И пел тихо с непонятной мне в ту пору грустинкой:

Вечер вечереет
Орудия гремят.
Примерзшие солдаты 
В окопиках сидят...

Эти слова и мелодию песни я запомнил, но ни от кого другого я их более не услышал. Быть может они ушли в страну молчания с сочинившими их солдатами Первой мировой войны...

Солдатской грамоты отца хватало лишь на то, чтобы русскими буквами написать свое имя и фамилию. Если случится острая надобность, то мог добавить к ним еще несколько слов. Разумеется, он никогда ничего не читал и не писал. Узнал от него всего лишь два-три десятка русских слов: отец, мать, сестра, брат, корова, овца, село, город, вода, речка, лес и так далее – самые простые и важные имена существ в окружающем мире, языку научить он меня не мог при всем желании! Учиться русскому языку пришлось в школе и мне, и моему поколению осетинской детворы.

***
Познание русского языка – процесс живой и пожизненный. И не только для нерусских влюбленных в этот подлинно великий язык, но и для самих русских людей. Ведь вся национальная культура каждого народа насквозь пронизана логикой познания и эстетикой языка – а познание (деятельность мышления) и номинация познанного (деятельность языка) идут рука об руку на протяжении всей истории человечества.

Обучение русскому языку – важная, трудная и ответственная обязанность средней школы. Познанию языка способствует и серьезное, постоянное общение с русскими людьми.

Я учился и закончил среднюю школу, в коей языком обучения был родной для меня осетинский язык. В нашем горном крае встретить русского человека было почти невозможно. Изучали мы четыре языка (осетинский, грузинский, русский, иностранный), и времени даже на изучение родного языка явно не хватало. Здесь знание русского языка всецело зависело от личной инициативы школьника. И я всю жизнь прилежно собирал русские слова, словно цветы в безбрежном степном просторе.

***
Четыре года в Пушкинском Доме были для меня не только школой научного познания художественной литературы, но и школой жизни, познания почти беспредельной России, русского народа и его нравственных устоев, его многообразной великой культуры. И тот процесс неминуемо приводил к пожизненной привязанности и сердечной приязни к России, русскому народу, его языку и национальной культуре. Вот почему слова «Моя Россия» – говорят о признании в любви, а не о какой-то сыновней претензии.

В те годы в Пушкинском Доме работали многие выдающиеся русские ученые. И я был счастлив самой возможностью учиться у них в течение четырех лет непосредственно, а заочно – и поныне.

Моим руководителем был член-корреспондент АН СССР Берков Павел Наумович. Человек феноменальной памяти и необъятных знаний, редчайшей доброты и беспредельной трудоспособности.

И все-таки он неоднократно советовал мне учиться у всех выдающихся сотрудников института. И не только у академиков и член-корреспондентов АН СССР – Алексеева, Жирмунского, Пиксанова, Лихачева, Адриановой-Перетц, Бельчикова, но и у всех остальных талантливых исследователей литературы, таких как Десницкий, Томашевский, Бурсов, Бушмин, Городецкий и др.

Зная о моем пристрастии к стихотворству, он как-то, вроде бы шутя, но советовал мне учиться и у малоспособных сочинителей. Учиться одному искусству – искусству как не следует писать художественные произведения. Ныне думаю, что он был прав.

В Пушкинском Доме нас, аспирантов особого набора (с четырехлетним сроком обучения), учили всему комплексу сложных и простых вопросов литературоведения – и тончайшим нюансам стилистического анализа произведения, и видению его в контексте национального литературного процесса, и частностям текстологической подготовки его к научному изданию.

Однако нас, людей, собравшихся со всех концов огромной страны, поражало не это высокое искусство обучения. Нам казалось, что это входит в обязанности опытных и талантливых специалистов. Необычным и не по обязанности совершаемым было то исключительное внимание и доброжелательное отношение ко всем нашим просьбам, какое мы, учащиеся с далекой периферии, находили у всех ученых Пушкинского Дома, а не только у своих официальных руководителей.

И мне кажется, что такое внимание и такое доброжелательство были не только чертами высокой интеллигентности этих людей, но еще и особенным свойством их русскости (этот термин особенно любим был Дмитрием Сергеевичем Лихачевым). В период перестройки часто обсуждался вопрос, кого можно считать интеллигентом? Меня больше остальных устраивал такой ответ: интеллигент тот, кто дает больше, чем получает. Ныне, думая о талантливых исследователях русской литературы, о сотрудниках Пушкинского Дома той поры, мне хочется добавить к понравившейся формуле – интеллигент тот, кто отдает все, чем располагает, и даже в том случае, когда ничего не получает. И тут я вспомнил случай, свидетельствующий, что способность делиться всем, что у тебя есть, даже ничего не получая взамен, – одно из прирожденных свойств русскости, естества русского народного характера. Свойство, которое по сию пору не смог одолеть ныне уже вселенский частнособственнический эгоизм или звериный индивидуализм, так упорно стремящийся к господству в чувствах, убеждениях и мечтах каждой человеческой особи.

***
Свое же учение в Пушкинском Доме в течение четырех лет воспринимаю как счастливое время в своей жизни, сотворенное благоволением истинно русской интеллигенции с ее добротой и 6ожественным чувством справедливости. А еще и традиционным со времен Пушкина убеждением – уважать национальное достоинство нерусских россиян есть долг каждого русского россиянина.

Я и тогда думал и ныне считаю, что столь теплое, родственное, братски доброжелательное отношение ко мне всего коллектива института, от начальника охраны Пушкинского Дома полуграмотного Филимонова до директора института, член-корреспондента АН СССР Бельчикова Николая Федоровича, было проявлением истинного уважения к Осетии, к осетинскому народу и к его великому поэту Коста Хетагурову, творчеству которого было посвящено мое диссертационное исследование.

***
И последнее.

Думаю, что назвать Россию своей имеет право каждый честно и реалистично мыслящий осетин.

Дело в том, что в трагическое для осетинского народа постмонгольское время в течение пяти веков (вплоть до последней четверги XVIII века) осетины как бы брели в промозглой тьме у обочины истории, не имея никаких ориентиров в пространстве и времени.

Это было неизбывным прозябанием, медленным исчезновением в дебрях неумолимо суровых гор...

К счастью современных осетин, их предки к исходу первой половины XVIII века пришли к одной мудрой и перспективной мысли: надо обратиться к Российскому государству с одной общенародной просьбой – принять осетинский народ в состав России как своих новых граждан, как еще один язык (народ) в многонациональной семье, имя которой Россия.

И эта мысль, эта просьба были услышаны и одобрены в России. Осетию приняла Россия в свой состав, и последняя четверть XVIII века стала для нашего народа временем избавления от гибельного прозябания на обочине истории человечества.

С той поры и до наших дней осетины были, есть и останутся навсегда с Россией, россиянами, верными тружениками и воинами этой своей Родины.

Джусойты Нафи Григорьевич 
"Россия в моей жизни. Очерки из Южной Осетии".
Цхинвал. Республика, 2011. 
(Статья печатается в сокращении)

***
Он (ред. – Нафи) принадлежит к тому поколению фронтовиков, которые, вернувшись с фронта, не кичась своими заслугами, взялись за созидательный труд, восстанавливая страну и развивая все сферы жизни общества.

Заслуги Нафи без колебаний признают его коллеги. Как подчеркивает сопредседатель Союза писателей Осетии, профессор Ходы Камал: «Заслуги Нафи в осетинской литературе велики, но мне отдельно хочется выделить его гражданскую позицию. В самые трудные для нас годы он громко заявлял о стремлениях и чаяниях своего народа. Жизнь и деятельность Нафи Джусойты – олицетворение стойкости, храбрости и непоколебимой гражданской позиции».

По словам профессора, доктора филологических наук Кабардино-Балкарской Республики Алима Теппеева, «Нафи Джусойты – один из вожаков крылатой стаи журавлей кавказской духовной культуры, аланский всадник, воплотивший в себе и мудрость веков, и отчаянный рывок горцев к постижению высот мировой культуры. Рядом с ним невозможно лицемерить. Он не любит наставлять, навязывать свое мнение, но в то же время, образно говоря, никогда не назовет твою медь золотом. Самый важный урок, который он оставляет после каждой встречи, – это стремиться к верности своему делу...»

***
... в одном из своих интервью Нафи говорит: «Думаю, человечество от эгоизма и собственнических соблазнов личности, мафиозных групп, сословий, национальных и расовых коллективов, государств, устремленных ныне к глобальному господству на нашей планете, может спасти только преданность идеалам справедливости и борьба за ее победу в сердцах и умах людей. А красота явится лишь одним из средств борьбы за установление справедливости в человеческом общежитии на Земле. Главным качеством человеческой личности, по моему разумению, является его прирожденное, какое-то неутолимое стремление что-то создавать, творить, и к тому же – по идеалу красоты, идеалу, присущему каждому человеку, ибо каждый из людей, в сущности, – художник по естеству своему. И я хотел бы, чтобы каждый молодой человек задумался о том, что бы ему сотворить за все годы своей предстоящей жизни». Именно этим руководствуется сам Нафи Григорьевич.

Газета «Растдзинад-правда»,
№ 6(68), февраль 2015 года.