|
Золото для Робин Гуда
Энди Гарсия
Прежде,
глядя на Винсента Корлеоне,
душа моя издавала львиный рык,
вольно гуляя по саванне
и наполняясь отвагой…
Но сегодня,
в свете последних потрясений
моей малой родины,
земляки ставят Винни в вину
его последнюю роль,
и я мысленно вопию:
«Винни-Винни!
Стоило ли
после такой крутизны
репетировать сцену,
где твой герой жует галстук перед эфиром,
и выжимать из себя ужас,
удирая от МИ-24?
Стоило ли, Винни,
былому Робин Гуду мафии
отдавать приказ
поливать огнем спящий город?!
А как же знаменитое:
«Кроме женщин и детей?!»
Не обижайся, Винни,
я не виню тебя…
Иногда и робины голодают…
Надеюсь,
ты сытно поел на деньги за эту работу!
И потом…
я все еще в числе тех бедняков,
для которых ты добывал золото.
Кирие елейсон
Не возвращайся…
на перекрестки памяти,
к остовам зданий,
крышам, куполам,
шпилям, флюгерам…
не возвращайся.
Пролетай мимо
всех окон,
задернутых наглухо,
намертво, начисто
стертых ластиком
перемен...
Пролетай мимо.
Распахни душу
всем первым встречным
ветрам, ароматам,
и даже смерчам,
и даже смертным.
Распахни душу…
Не уберечься
от рваной раны,
врагов нежданных,
гостей незваных,
падений в пропасть
не уберечься.
На всех найдется
овраг и кочка,
мишень и точка
стрела, острога,
стрельба и пытка
на всех найдется…
Хвали лишь Бога
своей любовью
к нелепым людям,
не бойся сети,
не бойся боли,
...хвали же Бога
своей Любовью…
Шепчи все время
два тихих слова,
два робких слова,
два смелых слова:
«Помилуй Боже» –
шепчи все время...
Шиповник на стенах
По стенам моей просторной комнаты
вьется спелый шиповник –
его посадили тут еще до моего рождения,
и он уже много лет цветет и плодоносит
на этих нестареющих обоях.
Мой взгляд то и дело поднимается
от пола к потолку,
кружит вокруг красной люстры
и с тяжестью возвращается
в ту грустную книгу,
что ты дал мне почитать.
Я лишь изредка
по-настоящему общаюсь
с ее героями.
Я думаю о своем…
Иногда мне хочется,
нет, мне кажется,
что ты войдешь сюда,
и мы обовьем друг друга,
как ветки этого шиповника,
и будем вместе ползти
по стенам и потолку
старой оранжевой комнаты,
задевая люстру
и делая воздух горячим…
Бабушка
1.
По острым ступеням
скалистого склона
спускается
бабушка.
С охапкой зеленых стеблей
дикого чеснока
в руках.
Спешит в село,
в свой маленький дом
мимо окон чужих...
Сейчас войдет,
дух переведет
и сядет перебирать
чесночные стебельки.
Будет варить их потом,
и резкий запах
наполнит дом.
А после
уксуса с маслом добавит –
и в банки
волшебную эту траву
замурует,
чтоб детям своим передать
с надежным соседом,
он в город завтра поедет.
2.
Бабушка вяжет носки
каждую зиму –
пару-тройку пар для каждого сына,
для каждого внука –
пару-тройку пар из колючей шерсти…
Вяжет носки…
А недавно
платьице мне связала:
белое с синей каймой по краю.
Я теперь только в нем и хожу,
мне очень тепло, хоть и колко
(колют тугие ворсинки-иголки),
но я все равно ношу
труд мозолистых рук
моей бабушки.
3.
Бабушка думает,
внучка у ней самая умная –
сказки про глупого Ацика
сочиняет.
Всем соседям об этом старушка поведала,
всей родне неустанно твердит и твердит,
что, дескать, внучка ее,
в самом деле, самая умная:
сказки на осетинском
про глупого мальчугана
рассказывает.
На осетинском,
слышите?!
Разве из ваших умеет кто на родном сочинять?
Никто не умеет? Ясное дело:
моя – самая умная!..
Случайный цветок
Не спит и не спит, и не спит...
Закутывается в слои
одеяла.
Холод его сковал – без боли, ее
привычного жала.
Холила, берегла
сердце Царя
верность отвергнутой птахи,
выпавшей из гнезда.
Но отболела дотла
и оттолкнулась от дна
горлинка-простота –
клетка ее опустела.
И вроде... не горе,
что малость побит.
Какой ни на есть –
победитель.
Но Соломон скорбит...
Заладил вместо псалма,
взывает к луне,
а не к Богу:
она просочилась – вода,
она оторвалась – земля,
она извернулась – змея,
она долетела – стрела;
завитая в локон струна...
Растаяла в гимнах о счастье
забытая песня моя...
Стебелек, истерзанный войнами,
отдавший мне первый свой цвет,
омытый водою подснежник,
случайный библейский цветок.
Рука веры
Все сыновья нерожденные
попадают в светоносные сени.
Там ожидают в молчании,
растут, мужают,
превращаются в воинов.
Но как воевать без материнского благословения?
Как воевать без ее прощальных объятий?
Ангелоликие,
окутанные сиянием и верностью,
стоят они в преддверии Жизни,
надеясь на встречу.
Терпит воин, ждет,
что влетит в сени
истерзанная мытарствами
серая голубица
и падет к его ногам.
Нагнется тогда сын,
соберет в горсть ее перышки
и согреет дыханием полуживое сердечко…
И станет лить слезы ангел,
омывать перья,
чтобы стали они снова белыми.
И вот уже стоит перед воином
хрупкая женщина в тонкой рубашке,
дрожащая от страха.
Слепит очи ей
светлый его лик.
Неузнанный,
возьмет он за руку матерь свою,
трепещущую сомнением,
мучимую недоброй памятью,
и поведет на поклон Царю.
И пока будут они так идти,
маленькая рука страха станет большой рукой веры.
И пока будут они так идти,
большая рука любви станет ручонкой ее младенца. |
